Особенность момента в том, что нам приходится жить одновременно в двух измерениях — в категориях и понятиях уходящей модели и формирующихся принципах нарождающейся. Осмыслить столь непростую реальность мы попросили Сергея КАРАГАНОВА, декана факультета мировой экономики и мировой политики НИУ ВШЭ, доктора исторических наук.
СК: Начать, наверное, нужно с Америки. К началу 2000-х США заняли в мире самые сильные и, как казалось, недостижимые ни для кого больше позиции. А затем резко провалились. Затеянные на волне головокружения от успехов военные операции в Ираке и Афганистане были бездарно проиграны. Обнажились слабости политической системы.А главное — в результате кризиса 2008–2009 годов утратила привлекательность экономическая модель.
Одновременно начал трещать по швам европейский проект.
Оказалось, что большинство стран (кроме немцев и скандинавов) больше не хотят работать так, чтобы эффективно конкурировать в новом мире. Плюс длительный демографический спад, утечка мозгов, отставание в инновациях и стагнация стран, поспешно принятых в ЕС. Привлекательность европейского проекта также стала падать. Причём не только вовне, но и внутри — растут ряды евроскептиков,поднимается волна сепаратизма.
И в тени этих метаморфоз как-то незаметно для всех вдруг поднялся третий мир с весьма соблазнительной для многих стран и народов альтернативной моделью — полуавторитарного или полудемократического капитализма. Символом стали страны БРИКС и в первую очередь Китай. Представляя большинство человечества и его будущее — на сегодняшнем, во всяком случае, этапе — они стали занимать всё более независимые, а то и просто антизападные позиции.
БДМ: В сущности, им недоставало только явно выраженного военно-политического лидера. И Запад постарался: военный конфликт на Украине и санкционная попытка изоляции нашей страны буквально вытолкнули на эту роль Россию. Но насколько готова нынешняя Россия возглавить процесс многополяризации?
СК: Хочу напомнить, что предложения, выдвинутые в 1999-2000 годах Владимиром Путиным и известные как идея единого пространства от Лиссабона до Владивостока, по сути своей были весьма проевропейскими. Правда, Россия при этом настаивала на возрождении своего суверенитета и требовала отношений на равноправной основе. Что для Запада выглядело диким, поскольку он праздновал победу в холодной войне и рассматривал недавнего противника как Германию после Первой мировой — с позиций Версальского договора.
И это стало роковой ошибкой.
Разочаровавшись в надеждах стать частью Запада, Россия нашла в себе силы возродиться почти из пепла.
Да ещё и неуязвимой в военном отношении, обладающей мастерской дипломатией и сильным лидером, безусловно признаваемым нынешним миром. Подавляющее большинство — как внутри страны, так и за её границами — восприняли это почти как чудо.Что, кстати, весьма способствовало возвращению утраченной было Россией харизмы.
Так что, никаких сомнений в готовности к роли лидера быть не может. И большинство россиян такую позицию поддерживают. А вот насколько удастся этой возможностью воспользоваться, зависит от многих причин. Связанных прежде всего с нашим внутренним состоянием.
БДМ: Недавно, выступая в ток-шоу, вы охарактеризовали это состояние одной фразой: «Сегодняшние элиты не готовы к смене экономической парадигмы». Очень хотелось бы услышать её расшифровку, но вначале давайте определимся с термином: кого вы включаете в категорию нынешних элит?
СК: В русском языке до сих пор ещё сохраняется представление, что элита — это всегда позитив, лучшая часть общества. По аналогии с винами: элитные — заведомо лучшие. К сожалению, значительная часть нашей элиты по ряду причин на такое определение не вытягивает. Поэтому большинство экспертов, в конце концов, согласились на более простую формулу: элита — это те, кто принимает решения, влияет на основные векторы развития страны — прежде всего в политике и экономике, и обладает собственностью.
Как формировались элиты, всем хорошо известно. Чтобы побыстрее сломать хребет коммунизму, была устроена ударная приватизация.Однако подавляющее большинство россиян сочли её аморальной. Главным образом потому, что очень многие, в том числе инженеры, врачи, учителя и ученые, оказались отброшенными в унизительную нищету. Но, хуже того, российские реформаторы так и не поняли, что собственность без права — фикция. А пришедшие им на смену, справедливо объявив диктатуру закона, вновь обошли собственность правовой защитой: если прежде это мешало её приватизации,то теперь — перераспределению.
Так Россия получила частную собственность, но — морально нелегитимную и не защищённую законом.
Оставленная «на потом», эта ахиллесова пята постоянно кровоточит и грозит гангреной. Сегодня в той позиции, на которую вышла страна, во весь рост встала задача национализации элит. Для этого в качестве первой меры нужно отказаться от собственности и счетов за границей. Но ведь люди выводят деньги не потому, что они не патриоты. Когда система не гарантирует их собственность в своей стране, это абсолютно рациональное поведение. А то, чего от них требуют,— иррационально.
И это только одно из проявлений «забытой» проблемы. Если мы попытаемся понять природу нехватки инвестиций в экономике, а следовательно, и её спада в последние годы, то опять придём к тем же истокам. А системная коррупция? Её корень не так уж глубоко зарыт: собственность в сложившихся условиях можно сохранить — только «поженив» её с властью.
БДМ: И какие ещё уроки из недавнего прошлого вы считаете необходимым извлечь?
СК: Уроков много, поскольку последний год на многое раскрыл глаза, и даже недавнее прошлое видится по-другому. В 90-е по русской традиции получать всё и сразу «по щучьему велению», мы первым делом кинулись строить демократию. В это верили и либеральные коммунисты — народ у нас хороший, надо дать ему демократию, и он станет совсем замечательным. В это верили и либеральные антикоммунисты. И только теперь начинает пробиваться здравая мысль, что демократию нельзя подарить. Это — бонус. Приз за развитие, добыть который можно только упорным и долгим трудом, постепенно выстраивая демократическое устройство в стране.
Второй важный для понимания момент: демократия — это очень приятный тип общественного устройства, в таких условиях исключительно комфортно жить. Но сама по себе она не обеспечивает развития. Наоборот, демократия его тормозит.
Эти краеугольные положения до сих пор не решаются признать. Во многом по идеологическим причинам: мы же сразу кинулись брать пример с лидирующих в мире стран, а они, как правило, имеют демократическое устройство. Вот и мы, «как большие», учредили у себя демократию, которая с вполне оправданной неизбежностью обрушилась. Не обрушив, по счастью, вместе с собой и страну. СМИ, однако, и по сей день с завидной настойчивостью продолжают вдалбливать в сознание мысль, что только таким образом можно обеспечить развитие и общественное благополучие. Хотя все мы зримо наблюдаем естественный откат в сторону авторитарного правления. Но и его потенциал, в силу внутреннего раздвоения, опять-таки не можем грамотно использовать. А он в первую очередь должен быть направлен на развитие людей.
БДМ: В том числе и элит?
СК: Безусловно, потому что это тоже люди, но — более качественные. И это их особое качество оттачивается в постоянном взаимодействии и противостоянии, если хотите, с теми, кого они представляют. Люди для демократии тоже должны быть не просто жителями определённого региона, но — ответственными гражданами. Вот почему и демократические элиты, и общественные институты растут только «снизу» — с местного самоуправления. Но этим звеном только сейчас начинают заниматься. А ведь дело это не быстрое. Нужно ещё со школы примерять к себе активную позицию, овладевать инструментами, отстаивая интересы в посёлке, муниципалитете. Только из таких людей — при благоприятном стечении экономических обстоятельств, политической и правовой системе — могут вырасти настоящие демократы.
Особенно в России, народ которой понёс чудовищные потери в страшном XX веке. Две мировые войны плюс гражданская, репрессии и коллективизация выбивали прежде всего лучших. Но вплоть до последнего времени мы не решались признать и оценить этот урон. Даже о Первой мировой сто лет не вспоминали.
БДМ: А стоит ли ворошить прошлое? Сделанного всё равно не вернёшь…
СК: Не может народ быть здоровым, не осознав такие сущностные факты своей истории. Поэтому я не жалею сил на восстановление памяти во всей её целостности. И жду будущего года, когда в центре Москвы встанет-таки памятник жертвам репрессий.
Это важно. В том числе, и с прагматических позиций. Очевидно, что в исторической перспективе выиграет страна, которая будет располагать лучшим качеством людей. Для этого Россия должна двигаться по трём направлениям: во-первых, обеспечить правовую защиту собственности, во-вторых, развивать самоуправление и, в-третьих, вкладывать в молодёжь, в образование. Всё остальное доделает жизнь.
Но что это значит для нас, живущих сегодня?
Прежде всего нужно переключиться с сиюминутного успеха на игру «в долгую».
А это непросто. Тут нужны вера и уверенность, которым не из чего вырасти, кроме как из пути, пройденного до нас. И если в своей истории мы то и дело натыкаемся на лакуны, неточности, а то и ложь — опереться не на что. И тогда нас снова и снова будет закручивать колесо сиюминутности. В то время как жизнь требует, чтобы страна включилась в работу на будущие поколения.
БДМ: Боюсь, что время очень уж неподходящее для такого разворота. Весь Запад обрушился сейчас на Россию в надежде отквитаться, в том числе, и за «обиды» вековой давности. Хватит ли в таких условиях сил ещё и на стратегию?
СК: Свой шанс они упустили, надо было дожимать в 90-е. А теперь поздно. Нас давят потому, что всё ещё считают — «убывающей» державой. Но сами-то мы выскочили из этого состояния. Никому уже не надо доказывать, что суверенитет и оборона — две главные движущие идеи России. Санкции только помогают осознать наши слабости: недоразвитость индустриальной инновационной базы, зависимость от экспорта энергоносителей и от импорта технологий. Но они же, как перст божий, указывают, что от этой ущербности нужно ударными темпами избавляться.
Меня как раз смущает другое: выйдя из революционного периода, мы застряли в постреволюционном. С 2006-го элита кинулась наслаждаться богатством либо умеренным консьюмеризмом, и все феерически расслабились. А в спокойных условиях Россия не работает. Движущей силой и петровских, и екатерининских реформ выступали внешние военно-политические угрозы. Было, правда, исключение — при Александре II и Александре III, когда спусковым крючком реформ стало лёгкое поражение в Крымской войне. Но сегодня ситуация иная: если страна не проведет ударной экономической модернизации, удача, которая четырнадцать лет нам сопутствовала, отвернется.
БДМ: А вам не кажется, что мы сами же и породили в себе какой-то иррациональный страх? Ещё в 80-е все вдруг перепугались, что русские ничего не умеют делать, и страна никак не разуверится в этом. Хотя космос и сегодня — русский.
СК: У русских действительно есть склонность к инженерному делу. Даже швейцарские часовщики гонялись за нашими эксклюзивными решениями. Но справедлива и другая формула: если вам нужна вещь в единственном экземпляре — закажите её русским, но если счёт идёт на тысячи, поищите лучше других исполнителей. Оба тезиса верны, и оба нужно учитывать, отвечая на принципиальнейший вопрос: где лежат сферы национальной конкурентоспособности? Сегодня действует общее правило — выигрывает тот, кто либо создаёт новые технологии, либо умеет их масштабировать, используя с выгодой для себя.
БДМ: Когда-то меня поразил такой факт: в стране было выпущено 15 тысяч самолётов ТУ-134, и ни один не повторял предыдущий. Наверное, нам просто скучно делать серийную продукцию. Так, может, вынести серийные производства в Китай? У них это здорово получается, а выиграют обе стороны.
СК: Совершенно верно. Нужно только на берегу уже чётко определить: в чём наш интерес, а в чём их, и как будем выстраивать долгосрочное соразвитие. А то ведь мы четверть века расширяли интеграцию с Европой и не имели никакой своей стратегии. Закономерный итог — санкции. Но раз уж мы их получили, так хоть уроки давайте извлечём. И оттолкнёмся от санкций для запуска позитивного периода. По-любому, необходимость борьбы вынуждает страну работать. Значит, надо менять приоритеты и сам стержень экономической политики. И тогда период расслабления, принятия ложных экономических рецептов, которые на деле не работали, останется, наконец, в прошлом.
Мы получили очень хороший шанс — изменить вектор и начать-таки вкладывать в людей.
У нас прекрасные стартовые позиции, образованное население, надо лишь поднять качество обучения. Если целевым образом инвестировать в перспективные области промышленности, то в союзе с Китаем и, в целом, с выходом на рынки Азии нам гарантировано долгосрочное устойчивое ускорение.
БДМ: То есть, ставку нужно делать на импортозамещение?
СК: Не думаю. Импортозамещение, конечно, закроет нам какие-то сегменты внутреннего рынка, но магистральным направлением стать не может. Мы боремся с мировыми игроками, и поэтому важнейшее условие — искать свои ниши на мировом рынке высокотехнологичной продукции. Отношения с Западом у нас испортились, и надолго. Да и рынок этот в значительной степени исчерпан. Поэтому искать нужно прежде всего на незападных рынках. БРИКС и примыкающие к нему страны — это 35% мирового ВВП и половина населения земли. Поворот на Восток провозглашён, и я очень рад, семь лет над этим работал. Но от слов надо переходить к делу. К тем проектам, которые уже сегодня видны, но ни в коем случае ими не ограничиваться.
Сейчас формируется экономико-транспортная конфигурация, на основе интеграции сухопутной части китайского экономического Шёлкового пути с российскими Транссибом, БАМом и Северным морским путём. В центральной Евразии возникает новый центр экономического развития за счёт ускоренного роста западных районов Китая, Казахстана, Ирана, использования трудовых и природных ресурсов стран Центральной Азии. Принципиально важно, чтобы ключевую, а не периферийную роль в этом глобальном проекте изначально играла российская Сибирь с её мощным производственным, ресурсным и человеческим потенциалом. А для этого, в частности, нужно уже сейчас думать о создании не только широтных, но и меридиональных транспортных артерий, что позволит обеспечить выгодное и активное участие России в новом центре развития.
БДМ: Увлекает. Вспоминается, правда, Столыпин, который просил всего-то о двадцати годах спокойного развития. Для России, оставшейся сегодня в одиночестве, это более чем актуально.
СК: Не согласен, что Россия в одиночестве. Мы просто ещё не осознали, что в нулевые годы — примерно, с 2002-го по 2012-й — произошел коллапс западных позиций в мире. Запад допустил стратегическую ошибку: просмотрел подъём других держав и вдруг открыл для себя, что эти «другие», во-первых, хотят жить самостоятельно, а во-вторых — по-своему. Что навязываемая им западная демократическая модель вовсе не является целью для большинства стран мира. Хотя развиваются они тоже в сторону демократии, но — собственного «пошива».
Да, Запад ещё достаточно силён. Но он ведёт арьергардные бои — чтобы сохранить остатки былых позиций. Один из них, на Украине, нацелен против нас.
А одновременно — чтобы напугать остальных: китайцев, индусов, бразильцев. И это все понимают. Но самое главное, сегодня нас уже объединяет не только позиция «против», но и позиция «за».
Почему у России не сложились отношения с Западом? Назову только несколько основных причин. Во-первых, из-за неспособности осознать и признать разновекторность социально-экономического и морально-психологического движения России и Европы, поскольку во многом мы находимся в разных эпохах. Во-вторых, из-за нежелания выработать общую цель долгосрочного соразвития. Вместо этого, в-третьих, была развязана борьба за советское наследство, предпринята попытка геополитически «дожать» Россию, которая кончилась Южной Осетией, а теперь и Украиной. Наконец, в-четвертых, из-за отсутствия на протяжении почти четверти века серьёзного диалога, который подменяли поучениями и ничем не гарантированными заверениями об общем будущем.
Но ведь такие же претензии к Западу и у других развивающихся стран. И если мы эти тезисы переведём из формата отрицания в конструктив, то получим почти готовую повестку дня для формирования нового многополярного мироустройства. Эта работа уже началась в рамках БРИКС, где в этом году председательствует Россия и проводит в июле саммит в Уфе. Но кристаллизация позиций, как мне представляется, скорее всего может произойти вокруг ШОС, с его вероятным расширением на Индию, Пакистан, а в перспективе — и на Иран. В этом регионе, как я уже говорил, возникает геополитический центр экономического развития, и в связи с этим активно формируется новая евразийская группировка стран с усиливающимся компонентом безопасности.
БДМ: И как в свете этих вызовов смотрится, на ваш взгляд, Россия образца 2015 года? Кредитование реальной экономики, между прочим, у нас практически остановилось. А финансово-экономические власти обещают, что «просыпаться» страна начнёт только через два года.
СК: Парадигму нужно менять, и прежде всего — её экономическую составляющую. Это очевидно. Признаюсь, я никак не могу понять, почему насыщенность нашей экономики деньгами существенно ниже, чем в развитых странах, и в разы меньше, нежели в развивающихся? Это какая-то аберрация зрения, вроде построения коммунизма в одной отдельно взятой стране. Второй важный фактор — создание условий для радикальной перенастройки всей структуры внешнеэкономических связей. Ну и главное, конечно, нужно вернуть материальному производству его безусловный статус первичности. В современном мобильном формате и нацеленности на глобальные рынки.
Понятно, полагаю, что с такими принципиально новыми задачами едва ли справятся те, кто выстраивал систему государственного управления ещё в 90-е. Понадобится, вероятно, «смена команды». И люди для этого есть. Причём, не десятки, а сотни достойных претендентов. Они-то и должны придти на смену тем, кто связан с отжившей моделью. Разумеется, это очень непростой и болезненный процесс. Но и преувеличивать трудности не стоит.
За четверть века страна накопила бесценный опыт выживания в тяжелейших условиях.
Да, мы утратили часть территории и активов, но одновременно избавились от необходимости субсидировать соцлагерь, подавляющее большинство бывших союзных республик и содержать чудовищную военную машину. Сохранив при этом страну, контроль над природными ресурсами и высокую обороноспособность. Мы избавились от идеологических шор и иллюзий — как по отношению к противникам, так и к партнёрам. И это новое осознание себя и окружающего мира — важнейший итог прошлого года. А последние опросы общественного мнения, проведённые в условиях санкций, подскочивших цен и нарастающего уровня неопределённости, только подтвердили готовность большинства элиты и общества бороться за интересы страны, даже если придется поступиться частью достигнутого благосостояния.
Поверьте, это дорогого стоит. Поэтому моя оценка оптимистична: никогда ещё Россия не была так собранна и не занимала такие сильные позиции перед глобальными вызовами.
Вёл беседу — Виталий КОВАЛЕНКО
Опубликовано в журнале «БДМ. Банки и деловой мир» №4, апрель, 2015