«В детстве я мечтал о многом»
«Трех мушкетеров» я прочитал, когда мне было, кажется, 9 лет. И сначала, конечно, примерял на себя образы самих мушкетеров. Но годам, наверное, к 14 понял, кем я хочу быть из этой книжки — кардиналом Ришелье. Для меня он из отрицательного персонажа, каким его в основном видят, превратился в положительного. Потому что родину спасал. И я тоже этим всегда хотел заниматься. Не в образе публичного политика, не военным, а именно таким человеком, который скрытно делает большие и полезные дела.
Мечтал я о многом в детстве, и все мечты сбылись. Например, кроме Ришелье, я хотел еще быть князем Андреем и пасть, как он, на поле Аустерлица. И в один момент (мне уже было 50), зная о моей мечте стать наездником, друзья подарили мне замечательного скакуна. Его назвали Форд. И я, никогда до того на лошади не ездивший, научился и гонял на скорость по полям сломя голову. Один раз у меня лопнула подпруга, и на скорости более 40 км/ч я упал и сломал девять ребер и еще что-то. И вот лежу я в поле, весь такой переломанный, смотрю в небо голубое, и вдруг меня осенило: это ж небо Аустерлица! И тут накрыло счастье. И, счастливый, я пополз на конюшню.
Были еще всякие другие мечты. Мечтал быть моряком — сбылось, много и с удовольствием ходил под парусами. Африканским охотником мечтал стать — и стал одним из первых российских африканских охотников. Мне несказанно повезло: несколько раз на меня нападал раненый леопард. Дважды меня с приятелем атаковал раненый лев. Это были моменты счастья. Ну и всякие другие мечты, которые про личное совсем.
«Сначала под столом, потом за столом»
Родину спасать — это у меня семейное.
Родители мои были хоть и либеральных взглядов, но искренние патриоты страны, ее культуры. Они меня ни в чем не ограничивали. Они привили мне яростную любовь к Отечеству и абсолютное стремление к личной свободе, воле. Это нелегкая русская смесь.
Оба они окончили ИФЛИ и со времен юности находились в окружении самой блистательной компании, которая только была возможна в СССР. Их друзьями были Симонов, Твардовский, Антокольский, Каверин. Да и просто, наверное, половина списка лидеров советской творческой интеллигенции. И мое переделкинское детство прошло сначала под столом, потом за столом, где я впитывал разговоры этих людей и получал образование, которое невозможно было бы ни в одной школе или университете. Отец был человеком выдающейся доброты, прожившим яркую жизнь. Он родом из крестьянской семьи, но сделал удивительную карьеру: поступил в ИФЛИ, был лучшим студентом, секретарем комитета комсомола, в войну был тяжело ранен, потом строил Магнитку, был секретарем Челябинского обкома комсомола. А в 1944 году его вызвали в Москву. Некому было общаться с внешним миром. Всех поубивали на войне и до того, в годы репрессий. А у него отличное образование. Он стал первым заместителем председателя Всесоюзного общества культурной связи с заграницей — тогда это было чуть ли не министерство первой категории, и у него была одна из первых в Москве «Побед». А потом вдруг вспомнили, что он был сыном репрессированного. Его выгнали, но не посадили, и он несколько лет работал дворником, а семью содержала мама — известная московская красавица, первым браком она была замужем за поэтом Долматовским, а работала большую часть жизни завотделом поэзии «Нового мира».
Потом все наладилось, и отец стал расти как литературный и театральный критик. А потом и кинокритик. Стал в кинематографе одним из видных людей. Спасал многие фильмы и многих кинематографистов.
Естественно, он первоначально, как и почти все люди его поколения, только что не боготворил Сталина. Несколько раз с ним встречался. Но уже после смерти вождя они с мамой пересмотрели отношение и стали антисталинистами. Отец был коммунистом и либералом, а мать просто советским либералом, но ни один из них не был диссидентом, они оба были абсолютно железными патриотами.
И это передалось мне. Выглядел я в юности весьма пижонисто: даже в школе пытался носить шейный платок, старался одеваться ярко, носил длинные волосы, был поклонником Beatles, очень рано начал читать самиздат. Пижоном я и остался. Но желания уехать не было никогда, и под очарование Запада я не попал. Вообще, попадать под очарование не в моем характере. Несколько раз — и очень сильно — попадал под очарование женщин, но со странами, идеями этого не происходило: я слишком ценил свободу.
Транснациональные корпорации и кино
Выбор профессии тоже определился свободолюбием. Я очень любил кинематограф и мог бы пойти в эту сторону. Режиссер, как и серый кардинал за кулисами, создает реальность. Но поскольку отец занимал ведущие должности в Союзе кинематографистов, я был обречен стать в этой индустрии «сыном Караганова», а этого я совсем не хотел. Другим моим увлечением было чтение газет и разговоры о политике, и я пошел на экономический факультет МГУ, который на тот момент считался главным идеологическим. Довольно скоро, впрочем, я понял, что марксистская политэкономия в том виде, в котором нам ее давали, — это чушь. Потом я, впрочем, понял, что и либеральная экономика — тоже чушь, поэтому, когда я создавал новый факультет в Вышке, сразу понимал, что буду делать бесшовное обучение, потому что экономика без политики невозможна, политика без культуры невозможна. Далее по списку. Возвращаясь к студенческим годам: поняв, что учиться толком не выйдет, я стал инструктором комитета комсомола МГУ и получил свободное посещение. И я ходил только туда, где мне нравилось, и читал только то, что мне хотелось. Со второго курса я стал отличником, а красный диплом не получил, потому что у меня на первом курсе были две тройки, одну из которых (по математике) я не смог переправить на четверку. О чем до сих пор жалею: я считал себя гуманитарием, и это была глупость, надо было изучать также и математику, она нужна.
Когда мне предложили аспирантуру, я сказал, что не останусь ни при каких обстоятельствах, и выбрал в качестве дипломной работы экономику и социологию американских средств массовой коммуникации, что звучало на экономическом факультете странно. И меня вынуждены были отпустить.
Я поступил в аспирантуру Института США. Мне повезло, потому что моим научным руководителем был очень неортодоксальный мыслитель, забытый сейчас Генрих Трофименко, с очень ярким и парадоксальным умом. Он говорил так: «Сережа, имейте в виду, концепцию и дурак выдумает, вы давайте хорошую фактуру, и тогда уже будем думать о концепциях». С таким напутствием в 1974 году я начал писать диссертацию, и для того времени тема была абсолютно передовой — внешняя политика и транснациональные корпорации. Тема эта стала модной разве что в 1990-е, а в то время это была экзотика. Работая над диссертацией, я познакомился со многими отцами современного либерализма в экономической области: Джозефом Наем, Робертом Кохейном, которые мечтали о мировом правительстве, царстве транснациональных корпораций и негосударственных организаций в будущем мире. Сначала я увлекся, читал их книги, даже встречался с ними, потом довольно быстро в этих идеях разочаровался. Но эта работа дала мне огромные новые интеллектуальные возможности. Отдал дань и первому своему увлечению: несколько глав и статей было посвящено американскому кино. Потом много лет занимался военно-стратегическими вопросами.
«Крепил волос поперек двери»
Основателем Института США был Георгий Аркадьевич Арбатов, которого я считаю своим вторым после Генриха Трофименко учителем. Это был человек совершенно феерический, умнейший и блистательный либеральный патриот. Красивый человек. Мы общались с ним много лет после того, как 1990-е вытеснили его из активной жизни. Когда я писал диссертацию, он выбил две ежегодные стажерские ставки в США для своих самых продвинутых сотрудников — при посольстве и при миссии ООН, и на одну из этих ставок послали меня. Так в 22 года я оказался в Нью-Йорке. Несколько месяцев я жил один, в престижном районе, с достаточным количеством денег и с возможностью самого элитарного общения. Я ходил по выставкам, театрам, благодаря знакомствам родителей погрузился в современное искусство и даже стал членом Музея современного искусства в Нью-Йорке. Я немножко играл в Джеймса Бонда, одновременно опасался ФБР и КГБ. Насчет слежки ФБР меня предупредили американские коллеги, и я сам стал обнаруживать, КГБ я опасался на всякий случай. Дело в том, что, как только я приехал в США, я сразу купил «Архипелаг ГУЛАГ» и читал его ночами. Когда уходил, прятал книжку так, чтобы никто не нашел, а чтобы убедиться, что никто не входил в комнату в мое отсутствие, выдергивал свой длинный волос и крепил его поперек двери — этому я как раз и научился у Бонда.
История сталинских репрессий с тех пор стала одной из ключевых тем в моей жизни: я поклялся, что когда-нибудь сделаю, чтобы эта история никогда не повторилась и никогда не была забыта.
Эту клятву я тоже выполнил — добился вместе с коллегами из «Международного мемориала» принятия концепции государственной политики в отношении жертв политических репрессий, добился поддержки президентом установки памятника жертвам репрессий в центре Москвы. Это — выдающийся мемориал.
Тогда в Америке, очевидно, у кого-то был расчет на то, что я такой вот не слишком советский человек и меня нужно обрабатывать. И в тот раз, да и позже, мне поступали очень интересные предложения от видных представителей истеблишмента США и Европы, чтобы я остался. А потом мне прямо говорили, что я призван стать связующим звеном между СССР и Западом и мягко проводить его линию. К тому же я не скрывал, что считал тогдашнюю Америку великолепной страной, наслаждаясь жизнью там. Я стал одним из связующих звеньев, но не стал сторонником США, наоборот, укрепился в том, что мы другие, что нам такими не быть и мы такими быть не должны. Они немного просчитались, потому что я понял довольно рано, что Запад проводит антироссийскую линию, и начал ей противостоять. Сначала скрытно в 1990-е годы — боялся, что добьют, потом все более открыто.
«Бизнес выбрал красивый»
В Академии наук я сделал отличную карьеру, был одним из самых молодых докторов наук и самым молодым заместителем директора академического института — Института Европы, был одним из его основателей.
Когда началась перестройка, у меня были двойственные чувства. С одной стороны, совок мне уже надоел до чертиков. Я был одним из первых, кто вышел из компартии, и я понимал, что режим обречен. СССР фактически вел огромную войну, содержа на своем хребте чудовищную военную машину, бюджет которой никто даже сосчитать не мог, наверное, он был порядка 20% ВВП, а плюс к этому мы еще содержали все эти страны советского блока, страны соцориентации в третьем мире. Но когда я увидел, какие реформы проводят люди, которых пригласил Ельцин, я тоже не обрадовался. Нет, себя-то я вполне нашел в этом бурном океане: я занялся бизнесом. Бизнес выбрал красивый. Стал главным экспертом и руководителем реформ в алмазной сфере России (привлекало то, что алмазы — это не бизнес, это искусство!). Сначала я разобрался в этой отрасли, понял, как можно предотвратить ее захват международными корпорациями (De Beers, конечно, уже стояла на пороге), почему не нужно было делать собственную огранку в Республике Саха и другие тонкости, а потом с коллегами написал и помогал воплощению концепции реформы алмазо-бриллиантового комплекса. Кроме того, я консультировал нефтяные и газовые компании, был консультантом по разным инвестсделкам, в результате стал относительно состоятельным человеком. Параллельно продолжал заниматься наукой и постоянно занимался общественной деятельностью, связанной с внешней политикой. Жертвовал значительную часть заработанного на общественные нужды. Создал (вместе с моими друзьями) Совет по внешней и оборонной политике, сыгравший важнейшую роль в формировании внешней (но не только) политики современной России. Был одним из основателей Валдайского клуба. Стал издавать один из лучших в мире журналов по международным отношениям — «Россия в глобальной политике».
К Б.Н. Ельцину я относился хорошо, потому что в нем поначалу был стержень, он был мужчина. Но к концу 1990-х стержня уже не осталось, и в 1998 году, будучи членом Президентского совета, я открыто потребовал его отставки и начал работать на снос режима олигархата.
Реформы 1990-х были необходимы, но мы были неучами, нам нужно было двигаться в сторону, условно говоря, китайского варианта — ничего не руша, добавлять новое, а мы взяли и все разрушили: судебную систему, систему управления страной — всё. Нужно было опираться на реформистскую часть компартии, на силовиков, укреплять страну. Хорошо, что сейчас это укрепление происходит, реформы 1990-х годов привели к тому, что мы висели на волосок от гибели страны.
«И так я стал деканом»
Одной только мечты у меня никогда не было — преподавать. Я числился почетным профессором в Гронингенском университете (Голландия), за мной закрепили кафедру. Читал лекции там и сям. Системно о профессорстве не думал. Но в середине 2000-х годов, когда мне было уже не так интересно заниматься консультационным бизнесом и я начал задумываться, чем дальше заниматься, Я.И. Кузьминов — блистательный, как известно, организатор и просто великий кадровик — предложил мне кафедру. Мы с ним познакомились в 1990-х, он участвовал во многих программах, которые я инициировал. Разговоры о кафедре незаметно переросли в обсуждение факультета, к ним присоединился почитаемый мной, если не любимый — при всей разности наших взглядов, — Е.Г. Ясин. Я упирался, потом начал выдвигать невыполнимые условия, но неожиданно для меня эти условия были выполнены. И так я стал деканом.
Деваться было уже некуда, и я стал создавать абсолютно новую историю в образовательной сфере. Увлекся неимоверно. Оказалось, здесь-то можно реализовать любые задумки, и гораздо эффективнее. Я запустил с коллегами концепцию бесшовного образования, когда экономисты изучают и внешнюю политику, а международники — наоборот. И все вместе — историю, культуру стран. Я понимал, что нужно разворачиваться на Восток, задолго до того, как это понимание стало мейнстримом: я видел, что Запад схлопывается и будет ухудшение отношений. А поднимающимся Востоком не занимаются. И я привлек несколько совсем юных сотрудников, поставил задачу обосновать выгодность и необходимость поворота на Восток. С конца 2000-х мы эту концепцию стали проталкивать. В Вышке было востоковедение, но считалось далеко не флагманским направлением, и мне его отдали. И мы его усилили мощно, сейчас это одно из главных направлений факультета, там сейчас самые перспективные программы двух дипломов, сильные научные разработки. Почти все концепции, которые я прорабатывал в течение жизни, — концепцию бесшовных исследований и образования, когда-то — Союза Европы, потом концепцию поворота на Восток, Большой Евразии, неизбежности новой холодной войны — все это мы здесь изучаем. А я получаю эстетическое удовольствие, когда идеи, которые мы вырабатываем, начинают повторять другие и тем более претворяться в политике.
Административную часть я, конечно, многие годы мечтал кому-нибудь отдать. Уже и смену вырастил великолепную: Анастасия Лихачева, Игорь Макаров, Алина Савельева, Тимофей Бордачев, Дмитрий Суслов. Они сейчас лидеры факультета. А когда-то были теми самыми юными дарованиями, обосновывавшими поворот на Восток.
К нам примкнул и блистательный Федор Лукьянов. Он был прекрасным журналистом-международником, стал главным редактором «России в глобальной политике» и на глазах превращается в ведущего внешнеполитического мыслителя. К нам пришел Дмитрий Тренин, который начинал у меня в Институте Европы, а сейчас он — профессор-исследователь факультета и еще один ведущий внешнеполитический мыслитель. Я без излишней скромности считаю, что у нас работает три четверти ведущих международников, половина китаистов, треть мировых экономистов.
Все было готово. Но тут случился ковид. Я, чертыхаясь, задержался. Но потом внимание к ковиду предсказуемо пошло на спад, и в конце концов я уговорил уже нового ректора Н.Ю. Анисимова, и теперь этот корабль ведет новый капитан — блистательная А.Б. Лихачева. А я, продолжая дуть в паруса, остался полноценным научным руководителем. В Вышке меня по-прежнему много. Ситуация очень сложная в мире, нужно много усилий прилагать, чтобы не случилось срыва и в стране, и в мире, и в Вышке, которую полюбил.
Ссылка на интервью «Вышке для своих»