В начале 2005 г. президент Владимир Путин встречался с лидерами четырех ведущих европейских стран в Париже. В Москву приезжали комиссары по торговле и по внешним связям ЕС. Министр иностранных дел Сергей Лавров постоянно встречается с министрами иностранных дел «тройки» ЕС (стран-представителей нынешней, прошлой и будущей страны – председателя ЕС). Комиссары ЕС регулярно посещают Москву, едва ли не каждый месяц. Такая активность не может не радовать.
Но к радости примешивается и чувство тревоги. Связано оно с тем в первую очередь, что и в России, и в ЕС отсутствует понимание стратегической цели этого диалога. В Брюсселе, да, похоже, и в Москве, диалог Россия–ЕС полностью подчинен интересам и инерции бюрократии.
В Брюсселе Россию в очередной раз отставляют на дальнюю перспективу и занимаются институциональной перестройкой своего союза и перевариванием новых десяти (читай – 12 членов: через два года в ЕС войдут Болгария и Румыния). С Россией не знают, что делать. Рассматривать вопрос об интеграции даже теоретически не хотят. При этом хотели бы одностороннего распространения права Евросоюза на Россию (без возможности последней влиять на него). В отсутствие стратегической повестки дня брюссельская бюрократия совместно с нашей занимается прикрытием стратегического и интеллектуального вакуума различного рода вуалями типа концепции четырех пространств («общего экономического», «внешней безопасности», «внутренней безопасности», «культуры, включая аспекты образования»). Неприятно то, что под прикрытием этих «вуалей» ЕС ведет жесткий мелочный торг по конкретным экономическим вопросам со стремлением навязать выгодные себе правила или отобрать естественные преимущества России типа компенсаций за право пролета над Сибирью. При этом мы почти обречены – в отсутствие стратегической цели понимания того, что мы хотим от отношений с Европой, да еще и при слабости нашей бюрократии – на отступления, односторонние уступки, часто не только невыгодные, но и вредные. Переговоры по Калининграду привели к проигрышу российской стороны – россияне должны получать де-факто визы для переезда из одной части своей страны в другую. Резко вздорожал транзит. Такого рода проигрыши сильно напоминают времена позднего Горбачева или раннего Ельцина–Козырева. Мы до сих пор расплачиваемся за некомпетентность и политику «чего изволите» того времени нынешней, часто весьма невыгодной и неуместной подозрительностью в отношении Запада, ощущением, что нас всегда обманывают. Хотя обманывали по большей части мы сами себя. Не хотелось бы нового издания такой политики.
А возможность нового раунда бессмысленных уступок существует. И тут сошлюсь на результаты проведенного ситуационного анализа отношений Россия–ЕС, открытый вариант которого будет вскоре представлен, и на более широкое обсуждение отношений России и Европы, состоявшееся на 13-й ежегодной ассамблее Совета по внешней и оборонной политике 19 марта с.г.
И там, и там отношения России и ЕС были признаны скрыто кризисными. Долгосрочная конструктивная повестка дня за последние годы интенсивного общения так и не была создана. Между тем становятся очевидными нарастающие ценностные различия между политикой, проводимой ныне Россией, архаичной и ведущей к стагнации, нарастанию элементов хрупкости политической системы, и вектором политики остальной Европы.
Ситуация усугубляется тем, что ЕС, не имея стратегии в отношении России, просто занимается мелким выжиманием односторонних уступок в пользу своих стран или рыночных субъектов. Жестко торгуется из-за десятков или нескольких сотен миллионов, подчас весьма важных для России и ее экономических субъектов. И это при том, что субсидии ЕС только на сельское хозяйство достигают 100 млрд евро. Кроме того, похоже, что Европейский союз, имея пока крайне слабую и неясную перспективу, в области общей внешней политики и политики безопасности избрал полигоном для ее усиления зону СНГ. Что-то ему удалось. Пока мы боролись с реальным или мифическим американским вызовом во время выборов на Украине, в образовавшийся вакуум вошли представители ЕС, и именно они разруливали конфликт на его последней стадии. Но одновременно образовывается новый источник трений между Москвой и Брюсселем.
Налицо и новый сложнейший вызов для России и отношений России и Европы. После выборов на Украине стало очевидным, что через несколько лет все западные республики бывшего СССР – кто раньше, кто позже – будут введены в НАТО и войдут в зону притяжения Евросоюза.
Скрытая переориентация была видна и раньше. Но в 90-е гг. и особенно в начале нынешнего десятилетия Россия явно опережала западные республики бывшего СССР по уровню «европеизации» – уровню и качеству реформ, количеству людей, способных работать в международной, в том числе европейской, среде и успешно конкурировать.
Придя к власти, президент Владимир Путин провозгласил курс на первостепенное сближение с Европой. Но мы не подкрепили этот курс адекватной институционной базой, пошли на поводу бюрократической инерции. Вкупе с нашей относительной экономической мощью, относительной развитостью рыночных структур мы, безусловно, лидировали в отношениях с развитым миром и с Европой в частности. Трансформация последних двух лет в нашей стране, все более открытая постановка вопроса о новом суверенитете и даже «неоизоляционизме», интенсивный отход от культурно-политических ценностей, ассоциируемых с Европой, открыли возможность для соседей провозгласить себя главными европейцами бывшего СССР. И эти претензии после «оранжевой революции» были поддержаны.
Россия, если не изменит свою политику, вектор своего развития, может стать еще более независимым центром, чем хотела бы или могла бы себе позволить. Правда, скорее всего, не центром силы, а центром слабости, попасть в ту самую изоляцию, из которой ее с такими жертвами вытаскивали цари и даже генсеки.
В обозримом будущем даже при самых высоких из возможных темпах роста экономики наша доля в мировом ВНП будет сокращаться. Будет сокращаться и население, особенно учитывая катастрофическую политику, которую мы проводили в отношении иммиграции в последние годы, проигрывая в борьбе за иммигрантов всем, теперь уже даже некоторым республикам бывшего СССР.
Сейчас для того, чтобы прикрыть концептуальный вакуум, образовавшийся в отношениях России и ЕС, обе бюрократии придумали прикрытие: подписание документов о «четырех пространствах» – «общем экономическом», «внешней безопасности», «внутренней безопасности», «культуры, включая аспекты образования».
За неимением лучшего можно подписать и эти документы. Но существуют и опасности.
Может создаться ложное впечатление благополучия, которое неизбежно приведет к новым разочарованиям.
«Пространства» могут быть использованы для проталкивания уступок с российской стороны. Сведения о попытках навязать такие уступки уже есть.
Внушает особую тревогу поставленная перед нашими переговорщиками и известная нашим партнерам задача – подписать соглашения о «пространствах» к майскому саммиту Россия–ЕС. Перед партнерами такой задачи не стоит, что ставит наших переговорщиков в заведомо слабое положение. Если мы от нее не откажемся, повторится история с Основополагающим актом 1997 г. Тогда Борис Ельцин поставил задачу: во что бы то ни стало подписать договор. Наши дипломаты сражались героически, отжимая мелочи, но акт, де-факто политически легитимировавший расширение НАТО, был подписан. Вся Центральная и Восточная Европа, Балтия были приняты в НАТО. И мы не сможем теперь возражать, даже когда в НАТО примут Украину или Грузию. При этом сами в НАТО не стремимся – возможно, правильно, но опять же оказываясь в не очень удобной ситуации.
Опасность соглашений о «пространствах» заключается в том, что они могут заменить работу по созданию нового основополагающего договора об отношениях Россия–ЕС. Срок действия прежнего – несовершенного, а ныне безнадежно устаревшего Соглашения о партнерстве и сотрудничестве (СПС) от 1994 г. истекает в 2007 г. Но оно может быть продлено, и мы останемся с благозвучными, но юридически и политически малозначащими «пространствами».
Что делать?
Первое. Начать и провести энергичную дискуссию и самоопределиться, хотим ли мы быть Европой, пусть и своеобычной (все своеобычны), и с Европой. Или мы хотим остаться одни с уменьшающимися населением и долей в мировом ВНП. Если самоопределимся, то надо будет заставлять самоопределяться и ЕС в отношении России. Может быть, даже поставить вопрос о возможном загоризонтном членстве России в ЕС. Новой и другой России в наверняка другом ЕС. Самоопределение поможет наконец и выработке вектора нашего внутреннего развития.
Вопрос о самоидентификации существен и труден. Мы почти прошли «евразийство» – кто-то считает его интеллектуальным жульничеством, кто-то – воплощением коллективизма, социализма и традиционализма. Традиционализм там не наш, и к тому же передовые азиатские общества развиваются гораздо быстрее нашего. Коллективизм уступает место частной инициативе. И главное – нас в Азии за своих не принимают, особенно в передовой. «Евразийство» – ныне это просто призыв к регрессу. Не устану повторять – эта теория толкает страну не к великой азиатской культуре, а к африканскому пути развития. Вряд ли Нигерия, одна из самых развитых стран Африки и крупнейший нефтепроизводитель, может стать целью для нашего самоопределения. Сингапур, Япония или Китай точно такими не являются, и воспринимать их как наших политико-культурных союзников бессмысленно.
Мы должны наконец решить, кто мы. Выбор нелегок. Но его отсутствие будет стоить все более дорого.
Второе. Надо начать срочную программу подготовки специалистов по ЕС. У нас их в десятки раз меньше, чем даже в малых странах Европы. А ведь половина нашей торговли, человеческих передвижений, деловых отношений сконцентрирована на Европе.
Третье. Надо самим начать готовить концепцию наших отношений с ЕС, в том числе договор, который должен прийти на смену СПС, и не допустить правового и политического вакуума, прикрытого «пространствами», или не попасть в обычную ситуацию, когда мы вынуждены пытаться редактировать текст, подготовленный в Брюсселе.
Четвертое. «Пространства» можно подписывать, но без всяких уступок и по мере их готовности, а не к сроку. Наконец, эти «пространства» должны стать подготовительными документами для нового договора, а не его заменой.
Мы ограничиваем демократию и политическую конкуренцию. Ведя постоянные игры с правом собственности, делаем свою политическую систему все более архаичной и, похоже, хрупкой. Отличает нас от современной Европы не только тот вред, который мы наносим сами себе, пятясь назад, но и объективные обстоятельства. Мы живем в другой исторической и геополитической реальности. Мы пропустили семьдесят лет развития. Да и до того имели мало серьезного демократического опыта. Мы пережили крушение государства и сейчас находимся в процессе неоконченного строительства нового, еще не определили свою новую идентичность. К тому же Европа защищена морями, Америкой и нами от вызовов исламского экстремизма, «расширенного Ближнего Востока» или считает себя защищенной. У нас таких иллюзий быть не может. Мы должны защищать себя, как защищали себя другие европейцы десятилетия и столетия тому назад. Наконец, мы ударными темпами должны строить капитализм. Европейцы его давно построили и строят посткапитализм, что-то новое, гуманное и до конца непонятное.
Европа прошла или проходит период строительства национального государства. После двух чудовищных войн и множества мелких отвергает философию грубой силы, строит гораздо более гуманное, коллективистское общество, я бы сказал, общество постевропейских ценностей.
Налицо объективный разрыв. Даже когда мы всерьез стремимся к Европе, выясняется, что мы стремимся к Европе, где государства и лидеры весят все меньше, а бюрократии, общие законы и общая политкорректность – все больше, к Европе, почти не имеющей своей внешней политики.
Мы находимся в другой исторической реальности. Мы пытаемся (если пытаемся) создать европейское государство 40–80-летней давности. Это не самоупрек. Россия всегда развивалась по пути догоняющего развития. Вопрос в том, как мы развиваемся по этому пути: идем вперед или пятимся назад?
Вообще-то европейская цивилизация, оставляющая в прошлом свое страшное наследие – религиозные войны, сотни войн, включая две страшные мировые, – огромное благо для всего человечества, в том числе и для России. Но нам нелегко эту новую реальность понять и оценить.
Тем более что и европейцы не очень хотят или могут понять Россию. Для них война в Чечне – одна из войн против сепаратизма, немало которых они проиграли, и поэтому они считают, что и Россия может относительно безболезненно проиграть. Но мы вряд ли можем себе позволить такую роскошь без развала государства.
К тому же Европа, ЕС, не имея вообще стратегии в отношении России, хотят либо держать ее в качестве привычного противовеса Америке, либо превратить в саму себя, навязав свои законы и правила. А коли выясняется, что на данном этапе это невозможно, евробюрократия пытается на России потренировать свои пока очень хилые внешнеполитические мышцы, пытается заняться геополитикой в СНГ.
У нас бюрократии, занимающейся Европейским союзом, практически нет. Компетентных специалистов в госорганах – единицы. Немногим больше их и вне госорганов. К тому же политика в отношении Евросоюза чрезвычайно плохо координируется. В результате мы очень часто вынуждены плестись в фарватере брюссельских инициатив или их отсутствия. Из-за отсутствия компетентных чиновников нас просто иногда обводят вокруг пальца. Поэтому мы и цепляемся за «пространства», чтобы прикрыть фактический кризис отношений, их идейный и стратегический вакуум.
Необходим новый, серьезный и долгосрочный подход к отношениям с ЕС. «Для танго нужны двое». Не уверен, что Брюссель готов быть партнером. Но нельзя оставить его без вызова партнерства. Иначе проиграем и мы, и Европа, и Европейский союз.