Большинство таких кризисов в четырех из пяти случаев рассасывались или забывались через несколько месяцев. Психологические шрамы оставались, делая общества восприимчивыми к новым фантомным кризисам и создавая политическую среду, удобную для старых или моложавых «рыцарей и пажей «холодной войны». Но к реальной жизни они, как правило, не имели существенного отношения.
Поэтому я не знаю, сколько было этих реальных или выдуманных кризисов. Десять? Пятнадцать? Двадцать? Тридцать?
Сейчас мы, очевидно, переживаем кризис. Во всяком случае небольшая группа нашего политикообразующего класса твердит об этом, а микроскопическая группа американской политической элиты, интересующаяся Россией, подпевает. Назовем его условно «кризисом номер двадцать».
Но перед тем как попытаться разобрать его, вернемся к ряду предыдущих «кризисов», хотя бы за время правления президентов Владимира Путина и Джорджа Буша.
Буш пришел к власти на фоне полуистерии в Москве, где решили, что предвыборная критика республиканцами демократов будет означать ужесточение линии Вашингтона в отношении Кремля. Но Буш в Любляне посмотрел на Путина и провозгласил курс на дружественные отношения. Потом российский президент путем личной дипломатии закрепил и развил его. Но изначальный импульс был заложен не взаимным «заглядыванием в глаза». Американцы сочли, что поднимающийся Китай, разваливающийся и пламенеющий «расширенный Ближний Восток», стремление выйти из Договора по противоракетной обороне требуют хороших отношений с Москвой. Российское руководство сочло, что для внутренних и внешних реформ лучше иметь могущественный Вашингтон другом, а не врагом. В результате образовалось нечто похожее на дружественные отношения, которые по определению были выгодны России как относительно более слабому партнеру. Потом США вышли из Договора по ПРО, Россия заявила, что в ответ мы резервируем за собой право развертывать разделяющиеся боеголовки на наших ракетах. Американцы согласились. Серьезной ПРО нет и не будет. И об этом уже прямо говорят в Америке. Где кризис?
Параллельно началась серия кризисов, связанных с соперничеством в зоне бывшего СССР. Россия, до того ничего там не делавшая конструктивно, постоянно обижалась, что американцы тратили минимальные усилия для недопущения воссоздания Российской империи. Была Грузия, где был свергнут ненавистный Москве Шеварднадзе, но мы не смогли закрепиться, наладив связи с новой правящей группой. Была Киргизия, где непонятно кто и по чьему сценарию (если он был) сверг прежнего президента. На смену пришли не менее пророссийское руководство и большая нестабильность. Противостояние России по поводу американского вторжения в Ирак чуть было не привело к реальному кризису, поскольку Россией активно играли в свою пользу Берлин и Париж.
Наконец, уже недавно был «суперкризис» по поводу выборов в Украине. Мы из-за старых связей и финансовых увлечений части политикообразующего класса поставили на одного кандидата, США — на другого, по определению имевшего больше шансов из-за усталости жителей Украины от беспредела и коррупции последнего двенадцатилетия. Но «пажи и рыцари» пошли в фарсовую войну. Оба главных внешних игрока кусают локти, а Украина на глазах слабеет.
Но перестану говорить о псевдострастях. Есть и реальные различия. Мы хотим, чтобы Украина, Белоруссия были дружественными государствами. Американцы, привычно не желающие гегемонов на больших пространствах, против этого. Это, равно как и стремление к насаждению демократии, — часть генетического кода американской элиты. (Надеюсь, что когда-нибудь и у нас появится элита хотя бы с каким-то генетическим кодом, даже если он противоположен американскому.)
Нынешние трения связаны и с тем, что Россия после полутора десятилетий унижений начала говорить собственным голосом. Иногда высокомерным. Но это не причина для кризиса. Это проблема, которая может улаживаться в процессе взаимодействия. Тем более что и американцы недавно были супервысокомерными. Но начинают умерять свой пыл.
Есть и легкое напряжение по поводу разности ценностей. Нас критикуют за усиление авторитарных тенденций и выдающегося по своей контрпродуктивности закона по неправительственным организациям. Он после модификации уже почти не вреден для модернизации России. Но «рыцари и пажи» получили аргументы.
Экономические противоречия несущественны. Мы мало пересекаемся в международной конкуренции.
Теперь об общих и параллельных интересах, которые почти на порядок превалируют над разногласиями, о которых так любят говорить и писать.
Есть проблема нераспространения ядерного и других видов оружия массового поражения. Если в дополнение к Пакистану, постоянно находящемуся на грани взрыва, к Израилю, загнанному в угол, добавляется ядерный Иран с экзотическими заявлениями его руководства, а затем — почти автоматически — страны с арабской ядерной бомбой, это будет означать стратегическую катастрофу для всего мира и в первую очередь для России.
Мы — Россия и США — не очень заинтересованы в превращении дружественного нам Китая в сверхдержаву старого толка. Но без вовлечения США, азиатских стран в развитие Восточной Сибири и Дальнего Востока мы будем продолжать бояться Китая. США нужны нам, чтобы преодолеть синдром страха перед так называемой «желтой угрозой».
У нас есть общий интерес в предотвращении дальнейшей деградации и дестабилизации «расширенного Ближнего Востока», который, кстати, включает и бывшую советскую центральную Азию и «большой Кавказ». «Уход» американцев из Узбекистана может радовать лишь людей, не умеющих считать. Мы получили деградирующую страну в свою полную стратегическую ответственность. Это победа?
Не буду повторять банальности о параллелизме интересов в борьбе с радикалами и порождаемом ими терроризмом.
Наконец, не стоит преувеличивать то, насколько мы нужны американцам. Для них мы — важная держава, особенно в области энергетики, но третьестепенная проблема на фоне Ирака, Ирана. Важно не преувеличивать и роль Америки в нашей политике.
Будут реальные проблемы. Если мы решим не просто работать, а дружить с ХАМАСом, или американцы попытаются принять Украину в НАТО.
Но для того чтобы быть готовыми к решению реальных проблем, нужно избавиться от искусственно нагнетаемых идиосинкразий и «кризисов». «Кризис номер двадцать» не должен стать реальным.